Русский Цицерон

Сергей Аркадьевич Андреевский родился 29 декабря 1847 года в Луганске (Славяносербский уезд, Екатеринославская губерния), скончался 9 ноября 1918-го  в Петрограде. Русский поэт, критик и судебный оратор.

Случилось так, что отец Сергея Андреевского, Аркадий Степанович, в это же время переезжал на службу из Тифлиса в Петрозаводск. Не решившись взять с собой в дальнюю дорогу двух младенцев, одного из них, Сережу, оставили в Луганске на попечение тетки по материнской линии. Но вскоре будущий судебный оратор оказался на воспитании у своей прабабушки Надежды Васильевны и проживал до восьмилетнего возраста в ее имении недалеко от Луганска.

Когда в 1855 году Аркадий Степанович получил должность председателя Екатеринославской казенной палаты, он взял Сергея к себе и отдал учиться в местную гимназию.

Сергей окончил гимназию с золотой медалью, в 1865 году поступил в Харьковский университет на юридическое отделение. Имея разносторонние способности, учился легко, хотя первое время не проявлял особого интереса к юридическим наукам. Он увлекался поэзией, романами, с упоением читал все новинки, выходившие из-под пера Л. Н. Толстого, Ф. М. Достоевского, И. С. Тургенева. Когда в Харькове открылись новые судебные учреждения, то студенты юридического факультета, особенно восторженно приветствовавшие «эпоху великих реформ», стали чаще бывать на судебных заседаниях. Здесь Сергей Аркадьевич познакомился с молодым талантливым товарищем прокурора Харьковского окружного суда Анатолием Федоровичем Кони, который стал его подлинной «путеводной звездой». (Анатолий Федорович Кони — русский юрист, судья, государственный и общественный деятель, литератор, выдающийся судебный оратор, действительный тайный советник, член Государственного совета Российской империи. Почетный академик Императорской Академии Наук, доктор уголовного права Харьковского университета, профессор Петроградского университета. Автор многочисленных работ, воспоминаний «На жизненном пути».— Ред.)

Товарищ прокурора
В 1869 году Сергей Андреевский окончил курс и поступил на службу по судебному ведомству. В студенческие годы он встретил девушку, ставшую вскоре спутницей всей его жизни. Однако его мать, аристократка, женщина властная, решительно воспротивилась браку сына с дочерью отставного капитана. Впоследствии матери Андреевского все же пришлось примириться с выбором сына. Она часто гостила у него в семье, где воспитывались две девочки, ее внучки. Что же касается жены Сергея Аркадьевича, то она, по словам Кони, стала «сотрудницей» его жизни и в тягостные минуты «умела бодро проявить трогательную доброту своего сердца и живость своей натуры, милую оригинальность и юмор своего слова — и до 60 лет сохранила изящество и нежность своего внешнего облика».

По рекомендации Кони Сергей Аркадьевич получает место судебного следователя в городе Карачев Орловской губернии. Здесь он пробыл немногим более трех месяцев — все тот же Кони, назначенный прокурором Казанского окружного суда, «перетащил» его к себе в качестве товарища (заместителя), а через год потянул за собой в Петербург, где Анатолий Федорович занял должность прокурора окружного суда, а Сергей Аркадьевич вновь стал его товарищем. В феврале 1869 года Андреевский был определен кандидатом на судебные должности при прокуроре Харьковской судебной палаты, где служил до марта 1870 года. Он работал под непосредственным руководством Анатолия Кони.

«После долгих мытарств, — рассказывал Сергей Андреевский, — через год по сдаче выпускного экзамена, получил, наконец, место, по рекомендации Кони, который в то время был уже переведен в Петербург. Его депеша о том, что я «назначен», застала меня в одном из скитальческих приютов. Сердце мое трепетало от сознания какого-то большого выигрыша в моей жизни. Я поехал в Петербург, куда еще задолго перед тем переселилось семейство моей невесты, и женился. Моим шафером был Кони».

О начальном периоде своего прокурорства Андреевский рассказывал: «Вначале, когда я был еще в прокурорском надзоре, я чувствовал себя очень странно. Часто отказывался от обвинений. Обвинял с таким беспристрастием, что защитнику ничего не оставалось говорить. А между тем у меня получалось наибольшее количество обвинений».

Наверное, его прокурорская карьера и дальше продолжалась бы весьма успешно. Он пользовался репутацией сильного обвинителя. Его яркие речи, сдержанные по форме, почти всегда достигали цели, хотя в них не было никаких натяжек обвинительного характера. Даже для известных присяжных поверенных он был очень опасным противником. Многие прочили ему неплохую прокурорскую карьеру. И, наверное, она бы состоялась, если бы не твердые убеждения Андреевского.

Дело Веры Засулич
В начале 1878 года прокурор Санкт-Петербургской судебной палаты Лопухин, готовя процесс по делу Веры Засулич, особое внимание уделил подбору государственного обвинителя. (Вера Засулич — деятель российского и международного социалистического движения, народница, террористка, писательница. 24 января 1878 года пыталась убить выстрелами из пистолета петербургского градоначальника Ф.Ф. Трепова. Причиной покушения стал приказ Трепова о телесном наказании находящегося в заключении революционера Боголюбова (Емельянов А. П.), не пожелавшего приветствовать Трепова в тюремной камере снятием головного убора. Засулич пришла на прием к Трепову и дважды выстрелила ему в грудь, тяжело ранив.— Ред.) С согласия министра юстиции графа Константина Палена он вначале предложил выступить товарищу прокурора окружного суда Жуковскому, но тот отказался. Тогда такая же «честь» была оказана Андреевскому. Как происходили события, рассказал сам Андреевский: «Бесконечно взволнованный, я вошел к Лопухину. Он встретил меня с «распростертыми объятиями» и сказал: «Когда я настаивал на передаче дела Засулич в суд присяжных, я имел в виду именно вас. Я часто слушал ваши речи и увлекался. Вы один сумеете своею искренностью спасти обвинение». Сергей Аркадьевич, со своей стороны, поставил условие — предоставить ему право в своей речи дать оценку действий градоначальника Трепова.

«Дело Засулич» было явно политическим, присяжные оправдали революционерку, на прокуроров Андреевского и Жуковского началась травля в прессе, оба они были изгнаны из прокуратуры.

Кони написал Андреевскому письмо, полное утешения и дружеской поддержки: «Милый Сергей Аркадьевич, не унывайте и не падайте духом. Я твердо убежден, что Ваше положение скоро определится и будет блистательно. Оно Вам даст свободу и обеспечение — даст Вам отсутствие сознания обидной подчиненности всяким ничтожным личностям. Я даже рад за Вас, что судьба вовремя выталкивает Вас на дорогу свободной профессии. Зачем она не сделала этого со мною 10 лет тому назад?»

Анатолий Федорович поддержал Андреевского не только словами. Он помог ему устроиться юрисконсультом в Международный банк. Эта работа, хотя и была не по душе бывшему прокурору, но давала ему устойчивое жалованье, что было немаловажно.

Адвокат. Дело Зайцева
В том же году Сергей Аркадьевич вступил в сословие присяжных поверенных округа Санкт-Петербургской судебной палаты, он быстро составил себе репутацию одного из самых блестящих уголовных защитников.

О первых шагах на адвокатском поприще Андреевский писал: «Я дебютировал как защитник в деле Зайцева. Недели через две после этого дебюта меня остановил в коридоре суда Юлий Шрейдер — тогдашний «король репортеров», как его называли, — и спросил: «Вы ничего не знаете?» — «А что?» — «Да я написал целый фельетон о вашей защите, я ее назвал событием, я вас назвал замечательным явлением в адвокатуре». — «Где же это? Я не читал». — «В немецком «Герольде». Я вам пришлю номер». — «Очень вам буду благодарен». И действительно, Шрейдер прислал мне газету с этой восторженной статьей. После дела Зайцева стенографы стали приходить на каждую мою защиту. Газетчики заказывали им мои речи, потому что они по своей удобочитаемости нравились публике».

Дело Зайцева в свое время наделало много шума в столице. Молодой парень, недавно приехавший из деревни, с особой жестокостью, топором, убил из-за денег хозяина меняльной лавки. Будучи арестованным, он во всем признался.

Андреевский построил свою защиту очень оригинально. Он начал с того, что сказал: «Есть, господа присяжные заседатели, нечто горькое и безутешное в положении человека, для которого не только не существует никакой надежды на оправдание, но и почти нет надежды на снисхождение. Спрашивается: к чему его судить? Зачем предоставлять слово защите? Сделано дело грубое, жестокое, возмутительное; виновный не оправдывается, ваш взгляд готов. Не проще ли теперь же отпустить вас в совещательную комнату?» Далее, исподволь, стал проводить мысль, что преступление Зайцева — это не дерзость, а глупость и «слепота возбуждения». В обоснование этого тезиса защитник говорит о том, что преступление совершено днем, в лавке «прозрачной, как фонарь», и посещаемой так же часто, как аптека. «Можно ли называть такое нелепое убийство заранее обдуманным? Да разве тот, кто все заранее обдумал, будет так неосмотрителен?» — вопрошал адвокат. Суд поставил на разрешение присяжных два вопроса — один о предумышленном убийстве с корыстной целью, а другой — об убийстве без заранее обдуманного намерения, посредством случайно взятого топора. На первый вопрос присяжные ответили отрицательно, а на второй — «да, виновен, но заслуживает снисхождения». Суд приговорил Зайцева к каторжным работам на восемь лет. Таким образом Андреевский добился снисхождения для своего подзащитного в казалось бы совершенно безнадежном деле.

Пророчество Кони начало сбываться быстро. Андреевский уверенно вошел в плеяду выдающихся адвокатов России. Он выступал защитником во многих громких процессах. Его называли мастером психологической защиты. Он широко вносил в защитительные речи литературно-художественные приемы, умело пользовался красивыми и точными сравнениями.

По гражданским делам он выступал довольно редко и неохотно за них брался. Гораздо чаще видели Андреевского в судебных заседаниях по уголовным делам. И здесь мало кто из адвокатов мог сравниться с ним. Выступая по тому или иному делу, Андреевский почти не касался материалов судебного следствия, улики и доказательства в его речах часто уступали место личности подсудимого. Он останавливался на житейской обстановке, условиях, в которых рос и воспитывался подзащитный, на окружающей его среде, другими словами, предлагал присяжным заседателям не строить своего решения на доказанности преступления, а заглянуть в душу подсудимого. Часто это приносило успех.

«Защитительные речи»
Сергей Андреевский называл адвокатов «говорящими писателями», а защиту в суде — «литературой на ходу». Об ораторском искусстве он писал: «Давно известно, что ораторами «не рождаются, а делаются», то есть что внешние качества речи каждый может приобрести. Следовательно, важнее всего лишь то, чтобы у будущего оратора была прежде всего голова, умеющая высказать нечто значительное. Публика же до сих пор этого не понимает. Большинство думает, что если человек способен говорить без запинки, то, значит, он оратор. И вот почему болтунов смешивают с ораторами. Это один из величайших абсурдов. От болтливости следовало бы так же лечиться, как от заикания. Непроизвольное извержение слов так же пагубно, как и непроизвольная их задержка. Оратором может быть назван лишь тот, кто достигнет полного сочетания плавности речи с целесообразностью каждого произносимого слова. Но в совершенном виде такое сочетание решительно никому не дается от природы. Нужно работать над собой, нужно покорять себе язык, дисциплинировать его. Величайшие ораторы древности, Демосфен и Цицерон, никогда не полагались на импровизацию и писали заранее свои речи от слова до слова. Кроме того, они долго вырабатывали свой слог прилежным изучением поэтов. Ибо настоящая поэзия есть прежде всего точность и благозвучность языка, а следовательно, она содержит два существенных качества, необходимых оратору, как воздух для дыхания».

Изящный оратор, Андреевский всегда давал тонкие психологические портреты своих подзащитных и старался воздействовать на чувство присяжных заседателей. Его художественно обработанные речи принадлежат к наиболее выдающимся образцам русского судебного красноречия. В 1891 году Андреевский выпустил сборник своих защитительных речей. Только за 15 лет они выдержали пять изданий. Книга пользовалась исключительным успехом у читателей. Интересна ее оценка со стороны юристов. Выдающийся адвокат, юрист-правовед, историк польской литературы Владимир Спасович заметил: «Эта книга анархическая. Она ведет к излишеству правосудия». Кони, одобряя речи с эстетической точки зрения, находил их неюридическими. На это Андреевский сказал: «Да простит мне мой знаменитый друг! При всем уважении к нему как к прокурору, судье, профессору, я думаю, что сам он гораздо более художник, моралист и литератор, нежели юрист».

Интересен такой факт. После того как книга Андреевского «Защитительные речи» вышла в свет, автор получил письмо от неизвестного ему судебного следователя из Томска. Последний писал, что местные адвокаты бесцеремонно выдают слова, заимствованные из речей Андреевского, за свои и что один защитник даже дословно повторил одну его речь по какому-то однородному делу, заменив только имена участвовавших лиц. Сергей Аркадьевич сердечно поблагодарил судебного следователя «за столь ревнивое отношение» к его книге, добавив, что не только не намерен препятствовать заимствованиям, а, напротив, сочтет себя счастливым, если речь, сказанная им за одного подсудимого, принесет некоторую пользу и многим другим.

Спустя много лет присяжный поверенный Марголин, встретившись с Андреевским в Правительствующем сенате, сказал: «Если бы вы знали, Сергей Аркадьевич, как вас обворовывают! Вы редко бываете в суде, а я постоянно заглядываю в уголовные залы и почти постоянно, слушая молодых адвокатов, встречаю в их речах знакомые тирады из ваших защит!» По этому поводу Андреевский говорил: «Что может быть утешительнее?! Я убедился, что речь, сказанная мною более двадцати лет тому назад, еще молода и свежа, когда я уже стар».

Речи Андреевского зачитывались молодыми адвокатами буквально до дыр, в провинции недобросовестные юристы их часто цитировали, нередко выдавая за свои.

Андреевский радовался, что речь, сказанная им однажды в защиту одного подсудимого, может помочь и другим. А вот что написал Андреевскому великий русский писатель Антон Павлович Чехов: «Я уважаю Ваши книжки и Ваше авторское чувство. О Ваших речах нужно писать много или ничего. А много я не умею. Для меня речи таких юристов, как Вы, Кони и другие, представляют двоякий интерес. В них я ищу, во-первых, художественных достоинств, искусства и, во-вторых, того, что имеет научное или судебно-практическое значение».

Валерий Снегирев, краевед.

«Наша газета», 2012 год.